Название: Тереза
Автор: Амелия Б.
Размер: миди
Статус: закончен
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Предупреждение:
Скрытый текст
в тексте есть неграфическое описание изнасилования.
Текст написан на ФБ-2013
Мари сегодня прихрамывает, подвернула ногу, когда бегала между этажами.
— Придется остаться на ночь, — подруга выглядит усталой и, кажется, упадет, — понимаешь?
— Да. — Тереза откладывает в сторону «Пари Суар», все равно ничего путного в газетах не пишут уже два года. — Что сказал доктор Шардон?
Рама скрипит, как несмазанная телега — последний раз госпиталь капитально ремонтировали еще до войны. До Великой Войны, у муниципалитета вечно нет денег, а сейчас об этом говорить просто смешно. И страшно.
— Молись, — Мари нервно оглядывается, точно боится, что их подслушивают, — у Альбера аппендицит. А у коменданта теперь все ампулы на учете, поэтому — ингаляция. Тебе два часа.
— Ясно.
До изобретения наркоза анестезию заменял стакан виноградной водки, а полостные операции старались провести как можно быстрее. Об этом и многом другом в перерывах рассказывал доктор Луи. Жуткий безбожник, учился в Вене, разумеется, еще до того, как немцы сошли с ума. Во время операций он цинично шутит, но в действительно сложных случаях смотрит так, что отказать невозможно. И Тереза после того, как отдаст простыни на стирку и дополнительную обработку, останется с больным в палате, а утром едва живая улыбнется анестезиологу, которую не слишком любит. За спасенную человеческую жизнь пришлось платить частью собственной. Недаром военные хирурги в сорок лет идут на пенсию, у доктора Лившиц полуседая голова, а доктор Мелихофф никогда не говорит слово «последний».
Тереза обходит своих больных, раздает таблетки, делает пометки в истории болезни и оставляет записки на утро. Со двора раздает гаркающий окрик бошема. Выскочка и ведет себя, как будто город — его вотчина. Конечно, среди немцев есть хорошие, достойные люди. Например, лейтенант Хейзингер, который вежлив даже с больничной собакой. Пару раз он приглашал ее на прогулку и был неизменно обходителен и галантен. Тоскливое, колющее подреберье предчувствие она списывает на невралгию. Вот нелепость, забыла дома зонт, а завтра утром обещали дожди. Но это обычная погода для конца октября. Как бы не простудиться.
***
— Тереза, — доктор Луи снимает с лица маску, — вы все знаете.
Только что они закончили операцию. Еще несколько дней и бедняга умер бы от мучительного перитонита, а так ему, считай, повезло. Теперь Альберу надо отлежаться, чтобы не разошлись швы на кишечнике. Пусть доктор подумает, как его можно вывести и где сделать документы. Несчастная Мари, цветом лица она похожа на утопленницу, а у Барбары опять начнутся проблемы с сердцем. Тяжелая ночь, а ведь на очереди еще четверо. Внезапно раздается выстрел и гаснет свет, в операционную врываются солдаты вместе с комендантом и... лейтенантом Хейзингером.
— Hände hoch, oder du wirst erschossen!
Им светят фонарями в глаза, и среди безликой толпы в серой военной форме Тереза узнает соседа из дома напротив. Именно у него квартирует лейтенант, который сейчас смотрит ледяными глазами, словно перед ним не живые люди, а пустое место.
— Руки вверх, — месье Симонэ старательно переводит, но смысл понятен всем, — или будете расстреляны.
Доктор Шардон неуклюже пытается закрыть собой других - медсестер и пациента, но его ударяют прикладом. Скальпель, зажимы, тампоны разлетаются во все стороны. Тереза хватает за руку Мари и чувствует, как ей в ладонь тычется ланцет. Сейчас она превосходно понимает, что ждет их всех. Ужас и гнев ледяным комком застревают в горле.
— Ärzte Hof. Seit Pflegekräfte nach eigenem Ermessen zu handeln.
И это происходит наяву? Кто посмеет поднять руку на медиков, это же немыслимо?!
— Врачей во двор, — сосед бубнит под нос, — с медсестрами солдаты могут поступить по собственному усмотрению.
В открытую дверь Тереза видит, как доктора Луи, доктора Лившиц, доктора Мелихоффа и еще пятерых волокут по лестнице, как мешки с гнилой картошкой. Комендант вразвалочку подходит к столу и стреляет в голову Альбера.
— Carrion!*.
Больше нет никаких сомнений. Бесполезно умолять о пощаде, остается только подороже продать свою жизнь и забрать хоть кого-то. Тереза крепче сжимает ланцет и становится боком.
— Прими Господь их души, — это все, чем она может утешить тех, кто умер и тех, кто еще жив.
Какой-то белобрысый солдат хватает ее за руку, но Тереза уже ничего не соображает от звенящей в ушах ненависти и что есть силы всаживает ланцет в бедро фрица. Фонтаном хлещет кровь, она отлетает в угол от оглушительной затрещины, во рту мерзко от железистого привкуса.
—— Verfluchte, Du willst Mir beantworten!**
Участь женщины на любой войне быть изнасилованной, опозоренной и убитой. К рассвету не остается ничего кроме боли, глумливого гогота на немецком, и безжалостных резких движений, раздирающих нутро. Тереза не может кричать — сорвала голос. Свет лампы отражается в лезвии, которое со свистом рассекает воздух. Из последних сил она отворачивается, а затем падает в небытие.
***
Пахнет какими-то лекарствами, кровью и человеческой требухой. Дышать тяжело, каждый вздох отдается болезненным спазмом. Сквозь мутную пелену она видит сидящее на груди странное существо. Чем-то оно напоминает кошку, только с двумя скалящимися головами. Зверь, не отрываясь, смотрит ей в глаза, а затем с его тела начинают сползать мышцы, обнажая кости и суставы. Животное не спеша проводит острым, как хирургическая сталь, когтем от груди до паха и так же медленно отодвигает в сторону плоть. Вторая лапа опускается все ниже и ниже, пока полностью не погружается в распахнутую утробу.
— Внутреннее кровотечение, вывих челюсти, множественные гематомы, ссадины, переломы, сотрясение мозга, порезы, следы удушья, ожоги, множественные разрывы промежности и ануса...Эдди, если мы угробим девчонку, я оторву тебе яйца. Зашивай.
— Гребаный же ты… простите, доктор Кинг, но какая тварь могла такое сотворить?
Странно, почему англичане так бодро говорят по-французски?
— Тебе объяснить популярно? Олухи, она просыпается. Обезболивающее.
— Вытащим. Еще замуж выйдешь и детей родишь.
Сквозь стенки кокона прорывается что-то похожее на обиду. Но Терезе решительно все безразлично. Это не могло случиться, только не с ней, но боль в руках, горле, груди и ногах — реальна. Зачем врач так покровительственно хлопает ее по щеке, зачем лжет, ведь ничего уже не будет? Беспамятство вновь накрывает плотным одеялом, где нет вчера и сегодня.
***
Запах куриного бульона щекочет ноздри, в окно стучат ветви какого-то дерева. Она открывает глаза и не может понять, где находиться. Солнца не видно из-за облаков, но в комнате, то есть, в палате довольно светло. Больничная койка застелена чистым бельем, и судя по тому, что пружины даже не пробуют впиться в спину, кровать новая. Это странно. Такой палаты в их госпитале точно не было. Тереза пытается сесть, но каждое движение отдается болью. Воспоминания накрывают как лавина в Альпах, приходиться вцепиться в пододеяльник, чтобы не закричать. Может, это сон, нельзя так поступать с живыми людьми? Но ощущение чужих рук на горле слишком реально.
— Я сошла с ума?
— Ты вполне вменяема, — высокая светловолосая женщина в белом халате пристально смотрит на нее. — Я доктор Кинг.
Деловитый, уверенный голос врача неуловимо напоминал мамашу Буке. Эта остроносая, пожилая еврейка до оккупации содержала гостиницу на улице Олимпии де Гуж, вечно доводила до бешенства антисемитов и почтенных горожан. Терезе нравился ее неунывающий характер и какой-то свойское отношение к Богу, которое у любого другого выглядело бы кощунством.
— Тогда почему я жива, — с непривычки голос звучит хрипло, — меня ведь… убили?
Она помнит, как нож касался ее горла, помнит свое бессилие. Но сейчас глаза застилает бесполезная ярость, от которой слезы на глаза наворачиваются. Как они могли?! Может упрямство, а может глупость все же заставляют ее сесть на кровати. Боль в пояснице такая, что хочется плакать. Но Тереза слишком привыкла смотреть людям в глаза и терпеть не может быть слабой. Ведь это означает, что ты позволяешь себя съесть.
— Считай это чудом и не сдерживайся.
Но Тереза не может проронить ни слезинки, внутри точно все выгорело и покрылось золой. Ее как будто снова начинают душить, темнеет в глазах, не хватает воздуха и мир сужается до одной точки. Доктор Кинг помогает лечь на койку и подносит к лицу что-то, отдаленно напоминающее кислородную маску. Становится легче.
— Они этого и добивались. Но снимать штаны их никто не заставлял.
Да, они этого и добивались. С ней, с докторами, с Мари и Барбарой, и с другими обошлись как с вещью, как с куском мяса. Тереза не может ничего сказать, только старается дышать глубже.
— К тебе пришлют хорошего мистика.
У доктора Кинг умные и понимающие глаза человека, который за свою жизнь видел слишком много страданий. Странным образом это отрезвляет. Терезу едва не убили, но где бы сейчас ни находились нацисты, она не доставит им удовольствия своей слабостью.
— Все в порядке, — с третьего раза все же получается взять ложку, — правда, в порядке.
Кажется, она не ела целую тысячу лет, от вкуса и запаха пищи кружится голова. Это не курица, а цыпленок. Значит, все было очень серьезно.
— Вот это правильно. Меня зовут Стелла. Что ты хочешь знать?
— Все, — Тереза на мгновение запинается, а затем решительно продолжает, — но сначала расскажите, кто такие мистики. И где я?
К вечеру она устает настолько, что почти сразу засыпает. Только под утро видит во сне разбитые зеркала, остекленевшие глаза подруг и ту самую двухголовую кошку с кровавой пеной на правой морде. Проснувшись, Тереза обнимает подушку — наедине с собой не надо притворяться. Неведомый кто-то дал ей второй шанс, и она не может выбросить чужой подарок на помойку. Мадам Миррей, сестре прабабушки, тоже досталось во франко-прусской, но та ведь сумела пойти дальше. Раз уж ей повезло, то теперь она должна жить не только за себя, но и за Мари, за Барбару, за доктора Луи и всех, кто погиб той ночью. Если верить доктору Кинг, ее мучители давно мертвы, но мысль об этом не дает успокоения. Когда мэтресса Стелла приходит с картой приема лекарств, Тереза спрашивает:
— Во сколько обойдется мое лечение?
— Чего? — от неожиданности доктор Кинг едва не ставит флакон с микстурой мимо тумбочки. — Девочка, ты в своем уме?
— Полостная операция, — Тереза начинает загибать пальцы, — услуги мистика, лекарства, курс реабилитации, — вы говорили, переселенцам положена тысяча золотых на первое время?
— Выкинь эту глупость из головы, — мэтресса Стелла сердита настолько, что, кажется, как говорят в Гаскони, взлетит без метлы, — я не обкрадываю детей.
— Сколько, — упрямство это грех, но неблагодарность еще хуже, — скажите….
— Так вот в чем дело, — доктор Кинг широко улыбается, — ты не хочешь быть должна. Мы отлично поладим.
***
Первое время у Терезы идет кругом голова. Разумеется, ей никто не обещал, что будет просто. Чего только местные христиане стоят, до такого даже гугеноты не додумались. Нет, конечно, здорово, что Иисус остался жив, но как же искупление и все остальное? К мысли, что Он не единственный Бог, привыкнуть трудно, пожалуй, еще труднее, чем к магии и странной мешанине из времен.
Когда ей дают зеркало, Тереза едва не отшатывается от ужаса. Осунувшаяся женщина с посеревшим лицом и черными синяками под глазами меньше всего похожа на нее, но это действительно она.
Через два дня приходит священник… то есть мистик. Тереза вежливо отвечает на вопросы и в конце получает благословение. Она так и не решилась на исповедь, не хочет вновь переживать беспомощность и почти животный ужас. Рассказать не католику о пережитом девушка просто не может, язык примерзает к гортани. Это случилось с кем угодно, но только не с ней. Только розоватая полоска шрама внизу живота и боль в пальцах говорят об обратном.
Она не пропускает ни одной процедуры и тщательно соблюдает дозировку лекарств. Удивительно, но мужчин-медиков и магов не получается бояться, наверное, потому что от них не исходит никакой угрозы. Профессионал, посмеивался в другой жизни доктор Луи, понятие предельно бесполое, и сейчас Тереза соглашается с ним. Остальных пациентов и посетителей она сторонится, слишком хорошо понимает, насколько глубокая пропасть лежит между ними. Теперь каждый мужчина, который не носит медицинской спецодежды, заведомо кажется убийцей, насильником и предателем. А когда замечает заинтересованные или оценивающие взгляды в свой адрес, то к горлу подступает тошнота. Отныне все мужчины напоминают ей того белобрысого немца и лейтенанта Хейзингера. Порой они приходят в кошмарах, где все заканчивается ее смертью.
Пальцы пока слушаются плохо, доктор Кинг сказала, что надо заняться чем-то разрабатывающим мелкую моторику. Рисовать она не умеет, а вышивание не особо любит, разве что засесть за освоение местного письма и счета? И надо думать о том, где искать жилье и работу. Интересно, приняли бы ее на службу в эту клинику? Вряд ли, штат укомплектован, у них совсем другие методы лечения, не говоря уж о лекарствах. К тому же, Тереза понимает, что должность медсестры не предел для нее, она способна на большее. Была способна, в родном мире. Сейчас слишком страшно, чтобы загадывать дальше завтрашнего дня.
— Смотри, куда идешь, — грубо окликает ее светловолосая девчонка с разноцветным шарфом, — тут вообще-то люди ходят.
Кажется, мэтресса Стелла говорила, что настолько ярко и вызывающе одеваются только барды.
— Простите, — Тереза ругает себя за невнимательность и качает головой, — я не хотела.
— Демон с ним, — ее собеседница широко улыбается, — когда я работаю, то кисти жевать начинаю. Стой! А ну-ка повернись в профиль!
Тереза ничего не понимает, но делает то, о чем попросили. Долго стоять в одной позе невыносимо, особенно, когда солнце светит в глаза. Ее уже предупредили, что барды это кто-то вроде гениев и местных сумасшедших, с которыми спорить себе дороже.
— То что надо! Ты как к натурщицам относишься?
— Никак, — спокойно отвечает Тереза, хотя в прежние времена не постеснялась бы высказать предложившему все, что о нем думает, — я не натурщица.
— Вот черт, — художница не может сдержать досады, — обидно. С тебя же христианских святых и мистиков писать можно, а у меня скоро срок сдачи работы. И фигура вроде пропорциональная… может согласишься?
Где-то там, под толстым слоем пепла шевельнулось что-то, похожее на удивление.
— Мне жаль, но ничем не могу помочь, — ее передергивает от мысли, что придется раздеваться перед посторонним человеком, который неизбежно увидит все. — Я Тереза. Переселенка.
Доктор Кинг сказала, что со временем шрамы станут почти незаметными, но Тереза до сих пор чувствует себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу и поставили клеймо. И страшно боится, что в спину полетит камень и окрик: «Шлюха!»
— Тогда все понятно. Я Диана, — в больших глазах новой знакомой мелькает что-то похожее на понимание, — бард, художник и на все руки мастер. Сядем?
Тереза хочет сбежать, но внезапно понимает, насколько соскучилась по разговорам с людьми. Она остается и вместе с Дианой садится на широкий диван в холле. В кои-то веки не надо никуда торопиться.
— Ну, со мной все понятно, — Диана достает из своей сумки блокнот и карандаш, — я умудрилась на ровном месте заработать растяжение. А ты?
— Я была нездорова, — говорит Тереза слишком резко, и недоумение повисает в воздухе. — Так получилось.
— Бывает, — художница пожимает плечами, — уже решила, чем будешь заниматься? Если нет, то моя мастерская всегда открыта. А адаптация у тебя уже была?
— Еще нет. Я сразу, — Тереза понимает, насколько жалко и глупо это звучит, — оказалась здесь.
— Не переживай, — Диана из-за всех сил старается не задавать лишних вопросов, — Жак умница и все тебе расскажет. А вот и он! Жак! Куда ты?
Мимо них проносится оранжево-зеленый вихрь, который тут же возвращается обратно. Жаком оказался молодой, не старше двадцати пяти лет, парень с каштановыми волосами и какой-то книгой под мышкой.
— Здравствуй, о великий художник! — он наклоняется и целует Диану в щеку, а потом оборачивается к ней. — Ты ведь Тереза? Привет, — он рассеянно трясет ее за руку, и Терезу передергивает от отвращения и нахлынувшего страха, — я Жак, служба адаптации переселенцев. Между прочим, благодаря кое-кому я скоро без работы останусь.
У него странный акцент, как у доктора Мелихоффа, такое же взрывное «рррр», будто рычит. И с Дианой он ведет себя так, будто они давно и близко, даже очень близко, знакомы.
— Все ты врешь, — Диана пытается стукнуть своего кавалера по голове, но у нее ничего не получается, — и не краснеешь. Не говори ерунды! Одно слово, шут гороховый!
— Не гороховый, а королевский!
Шут? Ей почему-то вспоминается Шико из романа Дюма, и, пожалуй, Тереза несколько разочарована. Жак на него совсем не похож. Впрочем, он и не обязан.
— Так вот, — Жак плюхается рядом, и Тереза с удивлением понимает, что настороженность и раздражение понемногу утихают, — твоей адаптацией буду заниматься я. Не переживай, не все так страшно, все еще страшнее. Вот тебе азбука, а в музей мы пойдем через неделю. Да, у тебя какой размер?
Нахал. Терезе очень хочется рассказать ему все о хороших манерах и о том, что воспитанные мужчины не спрашивают у посторонней девушки размер белья, но спустя мгновение она понимает, что Жак задал вопрос не просто так. Не в больничной же одежде ходить по улицам чужого города. И все равно, неприятно и хочется, чтобы ее оставили в покое.
— Вряд ли больше моего, — Диана профессионально щурится, — только ты выше, значит, мои платья не годятся. В лавке у Майи можно подобрать что-нибудь приличное.
— И сколько будет стоить это приличное? — несмотря на беспорядок в одежде, художница одета отнюдь не дешево и страшно представить, во сколько обойдется покупка нового платья. — Мне правда интересно.
— Немного, — уклончиво отвечает Жак.
— С голой задницей точно не останешься. Все, все, — заметив укоризненный взгляд шута, Диана краснеет, — не буду тебе мешать. Среда?
— Среда.
После ее ухода Жак держится раскованней и, на всякий случай, Тереза отсаживается подальше. Молодой человек прочищает горло и начинает рассказывать. Да, здесь есть Классы, а с социальной сферой творится черт-те что — вон в Мистралии за восемнадцать лет было пять революций. Нет, в Ортане как раз относительный порядок. Нет, не потому что монархия, а потому что король хороший, хотя вот дворянское собрание временами чудит. Еще водятся драконы и живут маги, и были эльфы когда-то. И сейчас бывают, только редко очень. Нет, о возвращении в родной мир лучше даже не мечтать, там сейчас двадцать второй век. Назад вообще вернуться невозможно. Кто победил? Переселенцы говорили, Советский Союз с американцами, и Китай там тоже поучаствовал.
— Что? — Терезе кажется, что от удивления глаза вот-вот вылезут из орбит. — Ладно, янки, у них хотя бы техника есть… вернее, была, и голова у президента. Но Китай?! Там же еще больший бардак!
— По-моему, — как все мужчины, Жак не хочет признавать, что попал впросак и выкручивается, как может, — это неважно. Все равно Гитлеру набили морду. Лучше давай я расскажу тебе о правилах чтения.
Вечером, во время обхода, она наконец собирается с духом и задает вопрос:
— Доктор Кинг, скажите, у вас на врачей учат?
Тереза хотела поступить в Сорбонну, на медицинский факультет, но умер папа, и университет стал не по карману. Может, здесь у нее будет возможность совмещать учебу и работу?
— Естественно. Пойдешь ко мне в ученицы?
Занятия начнутся через две недели, у нее будет время подготовиться и найти жилье. И Тереза верит, что справится, а все плохое осталось в прошлом. Кошка во сне злобно скалит пасть, хлещет хвостом и хохочет низким, утробным смехом, а лейтенант Хейзингер внезапно оказывается двулик и тянет к ней вздувшиеся синие руки.
Через два дня приходит Диана с большой сумкой. От ее улыбки сбежит даже крокодил с Нила, не то что нацист. Самой Терезе делается неуютно.
— Считай, — художница смахивает пот со лба, — что я в детстве не наигралась в куклы. Надевай. И ни слова о деньгах, это прошлогодняя коллекция. Чего ей пылиться в магазине?
Платья, к ужасу Терезы, сидят на ней идеально. Правда, в них невозможно дышать, о «ходить» и мечтать не приходится.
— Хоть сейчас ко двору, как куколка.
— Спасибо, — у Терезы к горлу подкатывает комок, — я даже не…
— А, не надо. Не хватало еще, чтобы Жак увидел тебя раньше времени без одежды.
— С какой это стати?!
— Ты ему понравилась. — Диана говорит бесцеремонно, как о чем-то само собой разумеющемся. — Пока ты — его работа. Но адаптация закончится, тогда и… Да, учти, он редкий безбожник. Я не ревную, и не оговариваю, просто предупреждаю.
— У вас отношения, — Терезе так неловко, что хочется куда-нибудь уползти, — я не хотела…
— Мы просто трахаемся, — Диана перебивает ее и достает из сумки коробку в коричневой бумаге, — я же не совсем дура, рассчитывать на что-то серьезное с Жаком. Но имей в виду, на тройничок не согласна.
Чего-чего, какой тройничок? Еще оргию предложите устроить! А ведь выглядит как приличный человек. Но лейтенант Хейзингер вел себя безупречно, однако это не помешало ему отдать приказ. Пусть только попробует распустить руки и на что-то намекнуть, зубов лишится сразу.
— Я не интересуюсь мужчинами.
Опять слишком резкий ответ, да что же такое!
— Поверь, — продолжает трещать Диана, — это ненадолго. Жак ласковый, как кошка. С ним приятно. Ты только за ухом его не чеши, он этого страшно не любит.
Тереза не знает, смеяться ей или плакать. Пожалуй, смеяться ей хочется больше, слишком уж нелепо, когда действующая любовница рассказывает возможной о достоинствах кавалера. Нет, ей говорили, что у богемы более чем свободные нравы, но чтобы настолько…
— Диана, — кажется, у нее получилось сохранить спокойное выражение лица, — мне это не нужно.
— Да я и не навязываю, дело твое. И вот еще, — она протягивает Терезе ту самую коробку, — держи.
— Что там?
— Нелипкая глина, заливаешь водой и лепишь, тебе должно хватить. Не знаю, что случилось у тебя с руками, в общем, пользуйся.
Тереза ничего не говорит, а бросается к Диане и просто, без лишних слов, обнимает ее. То, что она чувствует, похоже одновременно на радость и благодарность.
— Отцепись, ты не в моем вкусе, — художница шарахается и пытается отбиться, — да…что за сырость, черт возьми! Ну, вот, я и сама ревю…то есть реву.
Легче дышать, кажется, в груди лопнула туго натянутая струна. Счастье, что она встретила столько добрых людей. Какая разница, кто с кем спит, пусть с этим их боги разбираются. Диана еще потом по большому секрету говорит, что больше всего на свете Жак любит короля и ради него лоб себе расшибет. А некоторые понимают эти слова слишком буквально. После ухода художницы Тереза вертит пальцем у виска. Не похож Жак на любителей английского порока. На француза, впрочем, тоже.
Три дня спустя в клинику доктора Кинг приходит с визитом официальное лицо. Судя по поведению врачей, магов и мистиков этого господина никто не любит, а терпят по каким-то неведомым причинам. Наверное, дело в благотворительности.
— Из твоего времени шишка, — Жак сегодня аккуратно причесан и одет не так пестро, — или около того. Пакостный тип. Хочешь погулять?
— Не знаю, уместно ли, все же визит, — меньше всего ей хочется попасться на глаза человеку из двадцатого века.
— Они двумя этажами ниже. Тебе же сказали, — Жак протягивает ей руку, — больше ходить.
Удивительно, но в отличие от остальных мужчин, Жак почти не вызывает страха, раздражения или неприязни. По крайней мере, от королевского шута не хочется сбежать через пять минут, а потом всю ночь реветь в подушку из-за косого взгляда. Он внимателен и ненавязчив. Только вот когда берет за руку, Терезу инстинктивно передергивает от боли и отвращения. А еще с ним приходится держать ухо востро, потому что его шутки не отличаются добротой. Когда мимо проходит толстый и бритый мистик, Жак тут же начинает переиначивать его жесты и походку, да так смешно, что удержаться от улыбки невозможно.
— Жак, прекрати!
— Я оттачиваю мастерство! Иначе останусь без работы и забронзовею.
— Не думаю, господин Жак, — из-за колонны выходит благообразный человек в строгом сером костюме, — что вам грозит подобное. Вы не могли бы представить меня вашей спутнице.
На его шее Тереза видит католический крест и мысленно выдыхает. Да, она не желает никого видеть, но странным образом присутствие единоверца успокаивает.
— Тереза, — у Жака странно дергается уголок рта, — это господин Хаббард. Господин Хаббард, это Тереза.
— Очень приятно, — человек склоняется и целует ей руку, и Тереза с трудом сохраняет спокойствие, слишком движения этого мужчины напоминают коменданта больницы, — госпожа Тереза. Вы ведь та самая переселенка?
Формально месье Хаббард безупречно вежлив, но от оценивающего, цепкого взгляда хочется сбежать. Он ведет себя как некоронованный король, или скорее уж, как феодал из романов Стивенсона. Жак говорил, что обо всех переселенцах докладывают королю, но откуда о ней мог узнать чиновник?
— Да, это я.
В любом случае, пока месье Хаббард не сделал ничего дурного. Тогда почему так противно?
— Очень рад, весьма польщен, желаю скорейшего выздоровления, — месье Хаббард как будто говорит по привычке. — Ужасно, просто ужасно. Но ведь это ваш профессиональный риск?
Тереза замирает и начинает судорожно хватать ртом воздух. Обретенная уверенность в своих силах разлетается на тысячи осколков. «Ты сама во всем виновата, порядочных женщин не насилуют», — вот как следует перевести эти слова. Хаббард уже повесил на нее ярлык и пронумеровал, как вещь или товар в магазине. Откуда он вообще знает ее диагноз, кто пошел на нарушение врачебной тайны?
— А разве политики и деловые люди не рискуют каждый день, — отстраненно спрашивает Тереза, — разве министр не может получить пулю, а торговец — цементные башмаки?
Раньше она думала, что не сможет спокойно разговаривать с атеистами, ей казалось, трудно найти более упертых и ограниченных людей. Но доктор Кинг, Диана, Жак ведут себя как настоящие христиане, хоть и богохульствуют двадцать раз на дню. И вообще, с какой стати она должна переживать из-за слов человека, который ей никто?
— Совершенно верно, но мужчины умеют драться. И защитить не только себя. Хорошие люди, госпожа Тереза, даже в завоеванной стране остаются джентльменами.
Поначалу Жак недоумевает, а затем его взгляд делается цепким и жестким, как у судьи перед вынесением приговора. Значит, хорошие люди….да что бы вы понимали, господин Хаббард. Эти солдаты были самые заурядные деревенские и городские парни, они точно так же защищали интересы своей страны. Защищали одних, а убивали и насиловали других. Вот и вся разница.
— Господин Хаббард, — Жак решительно берет ее под руку, — вам не пришлось пройти через подобное.
Удар попадает точно в цель, но Тереза разворачивается и с абсолютно прямой спиной уходит прочь, и даже не здоровается с персоналом. Горят щеки, мошки перед глазами танцуют пляску святого Витта, подгибаются колени. Все, о чем она мечтает, — это дойти до своей палаты и выпить лекарство. Ровно десять капель.
— Жлоб, — Жак входит за ней следом и становится напротив, — мудак.
— Просто ханжа, — Тереза залпом осушает стакан и только сейчас замечает, что руки мелко подрагивают, — не смотри на меня так, я ничего с собой не сделаю.
— Прости, но у тебя было такое лицо... Хаббард этого не стоит. Ты молодец.
И смотрит с восхищением, как будто деву Марию увидел.
— Я знаю.
Однажды у нее все наладится. Тереза обязательно станет хорошим врачом, привыкнет к этому безумному миру и забудет все как страшный сон.
— Жак, скажи, а где можно найти приличное жилье недалеко от клиники?
Изумление в глазах королевского шута говорит — она победила. Кошка с двумя окровавленными мордами не прекращает бесноваться, но Тереза не сдастся.
Перевод:
* — Падаль.
** — Сука, ты мне заплатишь! _________________ Мечтаю быть либо библиотекарем, либо кладбищенским сторожем
Последний раз редактировалось: Амелия Б. (16 Ноя 2013 13:48), всего редактировалось 1 раз
Здорово! Спасибо _________________ Любовь лишает людей способности мыслить здраво, зато дарит способность не задумываться о будущем и не лишать себя настоящего. (с)
Действительно сильно. Ох не фики вам писать надо, ох не фики... _________________ А мы костер распалим до неба,
Осветим всю Землю до края!
Лишь бы не закончились сказки,
Лишь бы не отсырели дрова.
Да, наверное, всё так и было... Франция времён оккупации получилась, как живая - мурашки по коже.
(Не поняла про двухголовую кошку, но это чисто риторически...) _________________ -Смех, он жизнь продлевает...
-Это тем, кто смеётся, продлевает. А тому, кто шутит - укорачивает... (барон Ф.-И. фон Мюнхгаузен. Тот самый...)
Нет, это действительно потрясающе реалистично. И мало. Когда читала, хотелось даже полную историю Терезы видеть как роман. _________________ А мы костер распалим до неба,
Осветим всю Землю до края!
Лишь бы не закончились сказки,
Лишь бы не отсырели дрова.
панкеевские фики - не мое. Своих текстов хватает. Если хотите, заходите почитать _________________ А мы костер распалим до неба,
Осветим всю Землю до края!
Лишь бы не закончились сказки,
Лишь бы не отсырели дрова.
В Прозу, две темки. там где "ваша точка зрения" _________________ А мы костер распалим до неба,
Осветим всю Землю до края!
Лишь бы не закончились сказки,
Лишь бы не отсырели дрова.
Отменно написано, в самом деле потрясает... Вот только маленькое недоумение - разве переселенцы не попадают в новый мир абсолютно здоровыми физически? Ведь Тереза страдала только от психической травмы. Но рассказ, повторюсь, просто потрясает. Поздравляю автора с несомненным успехом. _________________ Ходы кривые роет подземный умный крот
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
