Высокие сапоги, мятые брюки, испачканный чем-то белым плащ, некогда черные волосы с прилипшими к ним комьями грязи. Примерно таким вырисовало утреннее солнце образ дремлющего в душной маленькой комнатке Ричарда Грея.
- Да. Вот так и делают из людей пушечное мясо, - скептически пробурчал себе под нос кто-то, сидящий в темном углу.
И потом крикнул:
- Эй, ты. Вставай! Утро уже.
- А? Что? – вздрогнул Ричард. – Какое утро, ночь ещё. Я спать хочу.
И снова провалился в сон.
- Эх вы… молодежь…, - посетовал незнакомец и медленно, будто разворачиваясь по спирали, поднялся. Так же медленно подобрался к Ричарду. Хмыкнул. Взял его за грудки и потряс немного.
- Вставай, соня.
Тот снова вздрогнул и открыл глаза.
- Да что вы ко мне пристали! Спали бы.
- Конечно, поспишь с вами, - сказал незнакомец, глядя на Грея своими серыми глазами. – Всю ночь шумели под окнами. То к тебе приходили, вызволять, то - ко мне.
Юноша оглянулся. Протер глаза. Снова оглянулся.
- А где это я?
Слов глупее он не мог сказать. Если, конечно, глупость может совершить такую ошибку, как присвоить их авторство себе. Иначе это придется сделать старческому склерозу.
- Нигде, - ухмыльнулся незнакомец. – Этого места не существует.
- Как это не существует? Но я же тут есть?
- Ты есть. Но места нет.
«Ничего не понимаю», - подумал Ричард. – «Как это так – я есть, а места, где я есть, нет? Тогда и меня нет. А если меня нет, то, как можно вообще говорить о месте, где я есть, если меня там нет? Но я же где-то есть. И значит место, где я есть, тоже есть. И если я сейчас здесь, значит, это место есть и находиться здесь. Но тогда получается, что он говорит не правду. А если он говорит не правду, то почему я не знаю, где я? А если я не знаю, где я, то, как я могу утверждать, что существую? И значит, есть вероятность того, что меня нет. И значит, он говорит правду».
- О, я вижу, ты увлекаешься философией, - заявил незнакомец.
- Да. А как вы это увидели?
- Я тебе не говорил, что я умею читать мысли?
- Но разве их не слышат, а видят?
- Раз читают, значит видят. Если не слепые, - ответил тот. – Вот у тебя, на лбу написано крупным почерком: «Брежу». Значит философствуешь.
- А слепые слышат?
- Слепые осязают.
- Как? – не понял Ричард.
- Прикосновениями, - улыбнулся незнакомец.
Ричард присел у стены и положил руки на голову.
Он подумал: «А что, если он и вправду читает чужие мысли? Тогда он знает, о чем думают все окружающие его люди. Он знает, что думают люди, прохаживающиеся где-то за стеной. Он знал бы точно, что думает обо мне юная красавица Люси. Хотя, что она теперь может обо мне думать? Ричард Грей в очередной раз проигрался. Опять ни гроша за душой. И вообще, находиться не понятно где с человеком, который утверждает, что может читать мысли».
- А я смогу это сделать? – спросил Ричард у незнакомца.
- Конечно, только этому нужно много учиться, - улыбнулся тот.
- А вы можете меня научить? – снова проявил любопытство Грей, присаживаясь рядом с читателем.
- Могу. Только тебе потребуется много сил и терпенья.
- Я готов, - поправил Ричард очки. – Вы только покажите, а дальше я сам.
- Нет, - сказал незнакомец. – Куда нам торопиться? Всему свое время.
Он встал, подошел к зарешеченному окну. Шум, и грохот лежащей за ним мостовой неожиданно прекратился.
- Итак, чтение чужих мыслей строиться на шести базовых установках. Первая состоит в том, что прежде чем пытаться читать, понимать и оценивать чьи-то мысли, нужно изучить, понять и оценить собственные. Пункт понятен?
- Да. Только как это сделать? – навострил уши Грей.
- Вот когда ты жил снаружи, ты думал о чем-то, чего до конца не понимал?
- Не знаю. Наверное, нет.
- Думал. И много. Ты и сейчас об этом думаешь. Ты слишком мало знаешь, чтобы думать о проблемах, над которыми бились люди много поколений до тебя.
- Но разве дело в знании? Мы же говорили о понимании? Тут важен скорее ум. А он к знаниям относиться только косвенно.
- Но разве ты бы понял, тяжело или легко работать человеку с машиной на дизельном двигателе, если не знаешь, что это такое?
- А что это? – удивленно воскликнул Ричард.
- Вот, - констатировал факт незнакомец. – Ты этого итак не знаешь.
Он протянул руку в сторону едущей повозки.
- Видишь извозчика?
- Ну да.
- А коней видишь?
- Нет. – закусил губу Грей. – А где они?
- Они спрятаны внутри машины. Их там обычно несколько сотен…
- Но как они туда поместились? – английский аристократ тех времен, когда начала свое правление королева Виктория, ещё не очень представлял себе принцип действия сегодняшних автомобилей.
- Спросишь у них потом. Они ответят.
- Но как? Лошади же не умеют говорить.
- Мысленно, Ричард, мысленно.
- А откуда вы знаете моё имя? – спросил он.
- Молодой человек, вы уже, кажется, забыли, чему просили вас научить. Я же умею читать мысли.
- Ах, да, - вспомнил Грей. – А вы меня научите?
- Нет.
- Но вы же сказали, что можете?
- А в чем смысл учить читать мысли человека, который и собственные запомнить не может?
Ричард теперь сам подошел поближе к окну. Вдохнул пропахший гарью воздух. Втянул через ноздри аромат ближайшей помойки. Качнулся. Присел назад на пол. Закрыл глаза. И через мгновение снова уснул.
В дверь тихонько постучали.
- Павел Сергеевич, вы закончили?
- Да, Люсенька. Можете звать санитаров и уносить.
Прибежали какие-то люди. Начали носиться по палате, переворачивая её практически вверх дном.
- И как вы это делаете, я не понимаю, - прошептала Люся ему на ухо. – Как вам удается с такой улыбкой и таким сочувствием общаться с такими людьми, подыгрывать им?
- Опыт. Все приходит с опытом. Таких Ричардов Греев у меня уже было штук двадцать. И все со своими заморочками.
- А я когда-нибудь этому научусь?
- Ты уже умеешь. Вот только жаль, что я не успел объяснить ему остальные пять принципов...
- Да. Жаль. Ну, ничего, завтра во время обеда объясните.
- Так он ведь не запомнил и первый!
- А чего вы хотите? Удары по голове тяжелыми предметами после того, как он не вернул долг, по-вашему, даром должны проходить?
- Да нет, конечно. Просто хотелось бы, чтобы он что-то запомнил. Потом проще будет учить.
- Но ведь даже школьникам каждый год приходиться все напоминать!
- А они же не такие талантливые как ты, Люсенька. Это ты у нас все уже умеешь, - улыбнулся старик.
«И, правда, я все уже умею. И искренне подыгрывать тоже», - подумала сорокалетняя медсестра психологической клиники, поправляя через пол часа одеяло над их бывшим штатным психиатром Павлом Сергеевичем, который лежал с недавних пор в соседней палате с неизвестным английским аристократом Ричардом Греем. После того, как начал утверждать, что умеет читать чужие мысли.
Я его любила. Или не любила.
И вообще, какая разница?
Главное, что мы были вместе.
Хотя это было давно. Целая вечность прошла с тех пор.
Но настоящая любовь не забывается.
А дружба – тем более.
Ну, разве что, иногда о них нужно напоминать.
Из дневника Марии Никитиной
- ... и поэтому я ушла. Надеюсь, вы позволите мне некоторое время пожить у вас?
Дима и Костя переглянулись и задумчиво посмотрели в пол. Впрочем, выбора у них не было.
- Конечно, Маша, оставайся...
А останется она на целую вечность. Никто другого и не ожидает.
Дело в том, что несколько лет назад, Маша выскочила замуж за известного американского фотографа, снимавшего здесь красивых русских девушек для модных журналов, и уехала жить к нему. Энрике, так звали её мужа, обожал её и делал все, что она пожелает. Невозможно было сосчитать, сколько звезд Голливуда девушка из Подмосковья увидела на многочисленных светских раутах, на которые она ходила вместе с ним. Все бы хорошо, но одного Энрике не хотел видеть в своей жизни. Детей.
Поэтому, уезжая с мужем на его родину, Маша оставила трехлетнего сына Костика с его отцом. И сейчас, эти два молодых человека в упор смотрели на коробки, привезенные девушкой из США.
Первым не выдержал, теперь уже восьмилетний Костя:
- А что в коробках?
- В каких коробках? – недоуменно взглянула на него Маша.
- В этих, - пнул мальчик одну из них.
- Ах, в этих... торты.
Отец и сын снова переглянулись.
- А зачем они тебе? – вкрадчиво спросил Дима.
- Есть.
Взгляд Маши был так чист и невинен, что трудно было даже подумать уличить её в злом умысле.
- Значит, есть... – пробурчал Костик. Даже по его меркам, десять килограммов скоропортящихся тортов - явный перебор.
Тут, будто спасая всех от безрадостной участи питания одним сладким в течение минимум двух дней, пока все е испортится, в квартире раздался телефонный звонок.
Тишина на московских улицах всегда имеет характер временного явления. Вот и сейчас, не успев вдоволь насладиться всеми прелестями спящих детей и прекращения строительства новой высотки, Аня была вынуждена обзванивать всех живущих рядом друзей.
Случилось то, что могло случиться только в таком вот темном переулке примерно в час ночи с двадцатилетней девушкой в разгар бабьего лета. Студентка юридического факультета, потенциальная надежда и опора современного законодательства обнаружила, что забыла дома проездной. А заодно и часы. И теперь она одна, на другом конце города от своей родной квартиры, искала место, где можно отоспаться, не опасаясь, что тебя ограбят, убьют или у тебя отберут студенческий билет.
- Дим, привет, это Аня.
- Да я уже понял, - с радостью откликнулся голос на другом конце провода. - Только ты можешь позвонить мне в такое время суток.
- Да, только я, - признала девушка. – У тебя маленькая комната сейчас занята?
- Вообще-то, да, - Дима оглянулся на Машу. – Но там две кровати, так что...
Аня даже взвизгнула от радости, разбудив при этом пару собак и тетеньку с четвертого этажа новостройки, которая погрозила ей с балкона кулаком. Девушка в ответ показала язык.
- Отлично! Ты не будешь против того, что я у вас переночую?
- Да нет...
- Спасибо, спасибо, спасибо...
- Не за что... Ты далеко?
- Рядом. Я сейчас приду, ждите!
Девушка нажала на кнопочку, и телефон замолк. Отлично, она нашла место, где можно переночевать. Аня положила аппарат в сумочку и отправилась на восток, в сторону дома, в котором жил Дима с сыном.
Спать не хотелось. Девушки сидели друг напротив друга и смотрели в стену. Первой заговорила Аня.
- Ты как?
- Нормально, - прошептала Маша в ответ. – А ты?
В ответ девушка демонстративно проверила наличие конечностей, рта с языком, глаз, ушей и носа.
- Тоже. Ребенок как?
- Жив.
- Ты уверена?
- Я чувствую. У меня с Костиком такое же было.
- Понятно, - пробурчала Аня себе под нос.
За окном небо было ещё совсем темным, как зимой. Розоватая дымка рассвета ещё и не думала появляться на горизонте. Воздух, дувший из-под неплотно закрытой балконной двери, был пронзительно холодным.
- Хочешь торт? – спросила Маша. – Костя и Дима столько точно не съедят, а у меня настроения нет.
Аня пожала плечами.
- Ну, давай.
Девушка встала, прошлась до кухни и достала из большого холодильника одну из коробок с нарисованной на ней гигантской таблицей калорийности. Она включила свет, достала нож и вдруг услышала за спиной тихий голос.
- Ты его любишь?
Аня обернулась. На неё пристально смотрели холодные голубые глаза.
- Не знаю, - честно ответила девушка. – А ты любишь?
- Люблю, - прошептала Маша. – Но сейчас уже скорее, как брата. Лучшего друга. Старого знакомого.
- И Энрике тоже, как брата?
- Нет, его нельзя так любить, - грустно сказала она Ане.
- А как можно?
- Мягко, нежно, страстно... по-настоящему.
- Костика ты так любишь?
- По-другому... он мой сын, я не могу его не любить, - замотала Маша головой.
Аня улыбнулась.
- Ну почему сразу не любить. Я вот, всех люблю...
- И Диму?
- И его, - кивнула девушка. – Только по-своему. Без слов, одними чувствами. Вовсе необязательно говорить человеку, что ты его любишь. Нужно просто это знать.
- Но ты же сказала, что не знаешь!
- Вообще-то, я говорила о торте.
- После того, как ты уехала, я рассказала Костику одну сказку о курице... Даже не сказку, а так... притчу.
- Курочка Ряба?
- Нет, другую.... Жила была одна курица. И любая другая представительница этого славного, предназначенного для первоклассного бульона рода могла бы ей позавидовать. Дело в том, что наша птичка была особенной. Она была человеком.
Далеко не каждый смог бы получить удовольствие от такой жизни, которая ожидала её. Но другим курицам этот ужас кажется верхом блаженства. Идти по улице, не опасаясь, что тебя поймают и отправят на кухню. И ты ешь других, а не тебя едят. Счастье. Стопроцентной жирности. Что ещё могут вообразить эти счастливицы своими бройлерными мозгами? Как проживет свою жизнь каждая из этих килограммовых тушек на тонких цыплячьих лапках? Впрочем, в конце всех ждет одно и тоже. Суп. Светлый бульон на ложке. Пустые глаза. Дернувшаяся рука и капли, стекающие по тонкой больничной рубашке на холодный пол. Тонкие сухие совсем не куриные ноги, нетвердо опирающиеся на этот самый пол. Белый кафель. Холодный.
Веришь, нет? Она не хотела зла. Она просто жить больше не могла. Разве стоит её теперь жалеть? После того, как и её сварили и съели... Стоит.
- Грустно... он, наверное, жутко расстроился, когда услышал.
- Нет. Зато с тех пор Дима экономит на курице. Мальчик просто не хочет её есть.
Маша мягко улыбнулась. Ей такая идея даже в голову не приходила.
- А другое мясо?
- На другое не распространяется. Но суп он тоже теперь не ест. Только если вообще без мяса.
- Бедняжка, бедный мой сынок...
- А что я могу сделать? Я курицу готовить не умею!
- Я про другое... как он в своем возрасте это понял?
- Поверь мне, и в три года, и в восемь, дети не такие глупые, какими им хочется казаться. Очень хочется.
Рано утром, а любое утро раннее в воскресенье, восьмилетний Костик прокрался в комнату к матери. Он помнил, что она и Аня не проронили весь вечер и слова. Какого же было его удивление, когда мальчик обнаружил их, сидящих в обнимку, на полу комнаты. Вокруг них лежало десять пустых картонных коробок с напечатанными на них огромными таблицами.
Мальчик попятился назад и спиной столкнулся с отцом.
«Как они там?», - взглядом спросил Дима.
- Спят... Пап, а как можно съесть десять тортов за одну ночь?
- Нужно либо сильно расстроиться, либо сильно влюбится, - подумав, ответил мальчику отец.
- Думаешь, мама влюбилась?
- Не знаю, это её дело, - сказал Дима и ушел в свою комнату.
Глядя на спину удаляющегося отца, Костик даже не почувствовал, что на его плечо легла чья-то мягкая рука.
- Не бойся. Все не так страшно. В конце концов, это всего лишь десять тортов.
Мальчик оглянулся, но никого не увидел. Он не успел даже понять, кто именно ему это сказал.
Через полгода Маша родила в Америке дочку и прислала Диме и радостному Косте фотографии.
С одной из них на мир смотрело маленькое голубоглазое чудо, завернутое в розовую пеленку. С другой – сверток с юной Изабеллой в руках у Энрике. Рядом стоит Маша и следит, чтобы муж не уронил ребенка.
- Теперь уже не только она чувствует его, - улыбнулась Аня, щелкая зажигалкой.
Первую из огромного вороха пустых коробок мгновенно охватило пламя...
На тёмном небе застывает
Улыбка облаков.
И в моём сердце оставляет
Лишь пару синяков.
Но что-что глубоко зацепит
Ледяной рукой,
И наконец-то кто-то встретит
Тишину, покой.
Но как нелепо оставаться,
Когда все уйдут.
И мне так глупо признаваться,
Что меня не ждут
В этом мире, где другие города,
Другие лица и мечту
Другую пронесут года,
Роняя слезы на лету.
18 ноября 2008 года
Сказка (Она не сдается)
Их право поверить в завтрашний день,
Моё - подчиниться с улыбкой.
В толпе я всего-лишь застывшая тень,
Но смерть будет тоже ошибкой.
Симфонию пошлых искусанных дней,
Балладу о подвигах в битве,
Пою на коленях средь сотен огней,
Покорно согнувшись в молитве.
И где-то гремит не взошедший закат,
На улице гром фейерверка,
Но в темной душе непокорно молчат
Значение "икс" и проверка.
С надеждой в глазах замолчала и я,
Но что-то за горло схватило.
"Привет", - прошептало, и пламя огня
Дыханьем своим погасило.
В телах не осталось пустой темноты,
И сердце уже так не бьется,
Но где-то поглубже витают мечты.
Ведь сказка - она не сдается.
29 ноября 2008 года
Девочки, бензин, шарфы и ёлки...
Дороги грустные, столбы невзрачные,
Провалы черных застывающих тоннелей,
Такие ломкие, совсем не страшные
Каменоломни южно-уральских артелей.
Она моя земля, моя Россия-матушка,
Люблю её день ото дня сильнее прежнего.
Но ни осталось подо мной ни камушка -
Всё выдолбили работники левобережного.
Как могут быть им ближе Родины
Слои камней, земли разорванные глотки,
Когда на днях людей своей страны
Волнуют девочки, бензин, шарфы и ёлки.
Проблему нашу так решить легко,
Сложнее верить, нет на камни спроса.
Россия спряталась куда-то глубоко
И не показывает нам своего носа.
12 декабря 2008 года
Новогодний подарок
Над тропинкой плывёт, задевая облака,
Мальчик в розовых ботинках.
Дед Мороз идёт, опоздавший слегка,
Весь в игрушечных машинках.
На его руках тает белый снег,
А в глазах его - улыбка.
И часы замедлят вдруг свой бег.
Нет, наверное, ошибка.
Дед Мороз за мальчиком нырнул,
Вниз, в январские морозы.
Мальчик вечным сном давно уснул,
На глазах застыли слёзы.
Улыбнулся старый Дед, качнул головой,
Сунул в варежки машинку.
Кто-то в золотых ботинках этой зимой
Проглотил с дороги льдинку.
26 декабря 2008 года
О старом дубе
На старом дубе созревают яблочки,
От них зависят правильные жизни.
Вокруг меня во фраках скачут Пятачки,
А в голове хохочет старый Винни.
На лапу мёд и пчелы не страшны мне,
Они жужжат над ухом – ну и пусть.
Ведь Винни Пух на паровой турбине
Отправит их в заоблачную грусть.
Осталось много непростых вопросов,
Которые для Пуха – ерунда.
Как много в этом мире альбиносов?
Нет. Кто, когда и где мне скажет «да».
На старом дубе созревают яблочки,
От них зависят наши с тобой жизни.
Ну а со мной во фраках скачут Пятачки,
А под столом посапывает Винни.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
