По паре слов о всяком

Принц Луи с тоской глядел в раскрытую перед ним книгу. Политическое устройство соседней Голдианы было не столь интересно, чтобы тратить на постижение оного уже который час. Однако Его Величество батюшка были недовольны успехами юного наследника престола, по коему поводу не далее, чем вчера, Луи была устроена хорошая выволочка, а мосье Бошо, репетитор по политике и географии, с позором изгнан со двора. Мосье Бошо юному принцу было не жаль, он терпеть не мог похожего на жабу — такого же толстого и тучного — преподавателя. Тяготило мысли юного создания осознание, что на смену назойливому, но достаточно безобидному старичку, может прийти кто-то наподобие госпожи Вестон — дотошной и противной преподавательницы математики. Мало того, что само по себе счетное дело давалось Луи с трудом, еще и подсознательный трепет перед лондрийской мегерой не давал сосредоточиться на решаемых задачах.
Вздохнув, мальчик перевернул страницу. Назад. Стоило перечитать предыдущий параграф, потому что слова оставались словами на бумаге, не способствуя пониманию ни на йоту.
Внезапно дверь в его покои распахнулась.
— Как дела у Вашего Высочества? — комнату озарила яркая улыбка мэтра Алена.
В отличие от многочисленных репетиторов по всяческим наукам, своего наставника юный принц обожал. Даже, пожалуй, боготворил. Стоило мэтру Алену улыбнуться, как выцветший мир приобретал краски, нудная книга становилась забавным чтивом, а дождь за окном мгновенно переставал идти. Мэтр проводил с принцем Луи несколько часов каждый день, и это время всегда было наполнено смехом, весельем и новыми открытиями. Иногда Ален мастерил телепорт и они вдвоем путешествовали на эгинское побережье, в лондрийские порты или по родным галлантским лесам. Собственно, если бы не наставник, то географию Его Высочество так и не запомнил бы никогда.
— Мэтр Ален! — Луи счастливо улыбнулся в ответ. — Добрый день. А я тут мучаю голдианское правительство.
— Голдианское правительство вы будете мучить, когда на престол взойдете. Будете драть с них пошлину на ввоз и вывоз товаров, а платить хотя бы одну лишнюю монету голдианцы жуть как не любят.
Луи разулыбался еще сильнее. Он знал, что его наставник — эльф на четверть. И что прекрасная внешность вкупе с легким характером — исконно эльфийская наследственность. Тем не менее, это не мешало ему каждый раз безумно восхищаться легкостью и даже где-то слишком напускной легкомысленностью поведения своего наставника. Луи очень хотелось когда-либо если не сравняться, то просто суметь быть подобным Алену — так же легко переходить в беседе с погоды на политику, а оттуда — к обсуждениям городских сплетен и ремаркам о новой музыкальной постановке, премьера которой состоялась не далее, чем в прошлый четверг в Королевском Театре Лютеции. Мэтр Ален был для двенадцатилетнего Луи звездой на небосклоне, идеалом, вознесенным на пьедестал поклонения.
Мэтр подошел и потрепал Луи по голове, заставив ленту, удерживающую непослушные волосы мальчика хоть в каком-то подобии порядка, съехать вниз. Принц притворно нахмурился, глядя на своего наставника нарочито осуждающим взглядом:
— Вы вновь испортили мне прическу! За это я требую компенсации!
Ален рассмеялся:
— Вот видите, всего пара параграфов про голдианское правительство, и вы учитесь торговаться. Чего бы вам хотелось?
— Давайте куда-нибудь сходим, — видя, что наставник колеблется, мальчик продолжил уговоры. — Ну, пожалуйста! Все равно мосье Бошо пока некому заменить, а мне уже осточертели эти книги!
— Следите за языком, Ваше Высочество! Речи, недостойные наследника престола, — мэтр старательно хмурил брови, но глаза сверкали в ярком предвкушении веселья. — Так вы говорите, что читали про Голдиану? Как вам идея экскурсии в Новый Капитолий?
— А там есть зоопарк?
Визиты в зоопарки Луи полюбил с тех пор, как в возрасте восьми лет получил от наставника в подарок свое первое путешествие без свиты. Тогда они и сходили в один из зоопарков, расположенных на юге Галланта. Юный принц, забыв о королевском воспитании, восторженно рассматривал ярких диковинных птиц, завезенных с самого юга Мистралии, тыкал пальцами в террариумы с пустынными змеями и скорпионами, а потом выпросил бонусом катание на пони вокруг центрального вольера со слонами. Это был лучший день рождения в жизни Его Высочества.
— И мороженое я вам тоже перед ужином разрешу съесть, — рассмеялся Ален. — Н-да, не самый лучший из меня наставник. Думаю, вам стоит сменить гардероб на что-нибудь менее претенциозное.
— Одну секундочку, — Луи подскочил, счастливо обнял мэтра и побежал переодеваться.

Три года спустя
Принц Луи не слишком любил балы, которые устраивала его матушка. Шумно, многолюдно, да еще и не уйдешь раньше времени — как наследный принц, он должен был приветствовать всех мало-мальски значимых гостей. Особого внимания матушки удостаивались послы иноземных держав — Эгины и Мистралии. Нравились ей смуглые и высокие мужчины. Его Величество смотрел на развлечения супруги сквозь пальцы, поскольку сам танцевал весь вечер со своей очередной фавориткой. Адюльтеры королевской четы уже давным-давно никого не волновали.
Сам Луи танцы не любил. Он предпочитал находиться в стороне от бальной залы, избегая ее всеми правдами и неправдами. Его раздражали юные наследницы знатных и не очень родов, гроздьями вешавшиеся ему на шею. Их расчетливость и глупость вызывала естественное отторжение, а мысль о том, что когда-нибудь кто-либо из них все-таки станет его супругой, вгоняла в глубокую тоску.
В поисках уединения принц Луи вышел на балкон. Присев на перила, он тоскливо смотрел на звезды, вспоминая их названия. В его последний день рождения, мэтр Ален свозил Луи в старинную лондрийскую обсерваторию. Это был второй лучший день рождения в жизни принца.
С соседнего балкона послышались смех и шорох пышных женских юбок. Не желая быть замеченным, принц спрыгнул с перил и присел в тени большого цветочного горшка.
— Как вы смотрите на то, чтобы прогуляться под звездами прямо сейчас? — услышал Луи до боли знакомый голос. Он выглянул из-за горшка — так и есть, на балконе мэтр Ален покрывал поцелуями шейку очередной королевской фаворитке. Она глупо хихикала и не пресекала попыток мэтра проникнуть под ее туго зашнурованный корсаж.
Луи вспыхнул и спрятался за горшок. Впрочем, долго он там не усидел — подгоняемый непонятно чем, он стремительным шагом направился через зал в направлении балкона, на котором уединились мэтр с дамой. В груди юноши всю дорогу клокотал вулкан из непонятных чувств — гнева, ревности, зависти и… решимости. Решимости сегодня раз и навсегда разобраться с тревожащими его снами.
О том, что он не похож в своих предпочтениях на отца, принц догадывался давно. Но открыл ему глаза на это Рене — молодой и весьма привлекательный преподаватель, которого наняли читать политику и географию после мосье Бошо. С Рене было легко не только учиться, но и просто быть рядом. Последние года полтора мэтр Ален стал уделять своему воспитаннику заметно меньше внимания, и это сильно задевало Луи. Поэтому он с радостью проводил с Рене все больше и больше времени. Они много беседовали, часто гуляли по дворцовому парку. Однажды от ставшего почти другом преподавателя последовал вопрос, не влюблен ли принц в своего наставника. Луи вначале смешался, а потом честно сказал, что не уверен. В тот день Рене впервые позволил себе лишнее — он ласково погладил Луи по щеке и сказал, что всему свое время. Так что когда во время привычной прогулки в лабиринтах дворцового парка Рене первым поцеловал его, Луи не был слишком удивлен. Скорее, он удивлялся своей реакции на поцелуй — никакого разочарования своим поведением, а лишь желание продлить это как можно дольше. Так Рене стал его первым мужчиной.
Рене удалили от двора полгода назад — кто-то нажаловался отцу на неподобающую близость преподавателя и наследника престола. Луи было жаль расставаться с любовником, однако особой привязанности за тот год, что продлились их отношения, между ними не возникло. Да и, если честно, в своих снах Луи видел совершенно другого мужчину. Задай Рене ему вопрос о наставнике сегодня, ответ Его Высочества был бы однозначен. Он любил мэтра Алена. Именно поэтому он сейчас направлялся на балкон — сама мысль о том, что мэтр обнимает не его, а эту пустоголовую кокетку, вызывала в нем злость и отвращение.
— Мэтр Ален, я бы хотел с вами неотложно побеседовать, — Его Высочество не обратил внимания на взвизгнувшую девицу, не сводя глаз с наставника.
— Ваше Высочество, неужели это настолько срочно? — тяжело вздохнул Ален, отступая от дамы и поправляя смятый колет.
— Дело не терпит отлагательств. И я бы хотел побеседовать с вами наедине.
Ален посмотрел на свою спутницу, потом на воспитанника:
— Что ж, давай оставим даму приводить себя в порядок, а сами прогуляемся?
Большего Луи не мог желать. Он вновь перевел взгляд на небо и загадал желание на падающую звезду.

* * *

Порою, спустя долгие годы после того, как звезды его обманули, Его Величество Луи в одиночестве сидел с бутылкой вина на подоконнике своих покоев и считал падающие звезды. Хмель застилал ясность разума и зрения, потому светящиеся точечки всегда летели парами. А он смеялся над ними. Они живут долгую жизнь, но гаснут в мгновение ока. Луи казалось, что когда-то он сам был такой звездой. Ярко светившейся на небосклоне, пока ее не погасило безразличие и отвращение того единственного, для которого хотелось светить. Впрочем, порой это все казалось ему лишь алкогольным бредом, рожденным третьей бутылкой вина кряду.
И это становилось поводом к открытию четвертой.

Когда придворные красавицы презрительно морщат носики, глядя вслед Ольге, когда посылают ему призывные взгляды, за спиной обсуждая его блажь и безумие — "Что он нашел в этой плоской доске?!", Диего лишь криво ухмыляется. Что бы вы в истинной красоте понимали, курицы ощипанные!
В такие моменты он вспоминает, каким нежным и отзывчивым бывает Ольгино тело. Как она выгибается, тянется за лаской, вьется в его руках. Эти маленькие груди, эти вишневые сосочки, твердеющие под его дыханием. Ее светлая кожа с редкой россыпью веснушек, на которые она сердито смотрит по утрам в зеркало. Ее прекрасные волосы — чистое золото — рассыпанные по подушке, когда ее голова в смятении мечется, пытаясь поймать его губы. Ее ноги, прекрасные, длинные ноги, которыми она обвивает его талию, притягивая к себе, на себя, в себя. Ее руки, шаловливо шарящие по его телу, разжигающие огонь страсти еще сильнее — хотя, казалось бы, куда ярче? Ее лучистые глаза, заволакивающиеся сладкой поволокой высшего наслаждения, кульминацией страсти…
А прочие пусть удивленно смотрят ему вслед. Если никто не видит этой ее красоты, то... То Диего постарается, чтобы никто, ни один мужчина никогда не узнал Ольгу такой. Эта мысль заставляет его горько рассмеяться — жуткое чувство собственника, дикие мистралийские корни, но такая Ольга должна принадлежать лишь ему.

Жаку всегда казалось, что первый секс с Терезой (а он, несмотря ни на что, все же был уверен, что таковой у них будет), станет чем-то особенным, романтичным. Он мечтал об этом, планировал заранее. Ну, там, свечи, шампанское, ванна, полная розовых лепестков… Что бы еще придумать, чтобы Тереза перестала бояться? Чтобы не смущалась? И в этот вечер все будет для и ради нее. И других женщин после нее не будет.
А потом огласили список жертв. Мир рухнул для Жака повторно. И если к наличию в списке Ольги можно было хоть как-то заблаговременно подготовиться, то Тереза… Впрочем, как и Дианка с Эльвирой. Но если случайных любовниц было просто мимолетно жаль, то Терезу… Как бы цинично это ни звучало, Жак понимал, что сможет без нее жить. Пройдет пара лет, он возьмет себя в руки, возьмется за ум (есть же что-то в этой голове, помимо проклятого сокета!) и, возможно, даже вновь полюбит и надумает остепениться. Но пока даже осколки, неоформившиеся хвостики, тени мыслей о том, что еще пара дней, и Терезы рядом не будет — теперь уже навсегда — выжигали в его душе огромные кислотные дыры.
Порой, в отчаянии от смены очередной любовницы, или когда Тереза случайно сталкивалась с одной из них в его доме, Жаку казалось, что в этот раз уж точно даже ее христианского терпения не хватит и она уйдет. В такие дни королевский шут, по своему обыкновению, шел к его величеству с его целительным коньяком. И наутро чувствовал себя похмельной скотиной, недостойной такой прекрасной девушки, как Тереза.
После поминального ужина Жак чувствовал себя как никогда хреново. К его обычной фобии крови и трупов добавился ужас от осознания того, что это все — его рук дело. К тому же печально знакомый откат после трансформации неслабо подкосил его силы, и хотелось просто заползти под одеяло и укрыться от всего мира. Что, собственно, королевский шут и совершил. Чтобы наутро обнаружить у себя в кровати подарок — спящую, доверчиво прижавшуюся к нему Терезу.
Весь следующий день после избиения комиссии и феерической победы над драконом прошел мимо Жака — он спал, пил какие-то отвары, которые приносила ему Тереза, и вновь спал. Пришел в себя он уже под вечер, долго лежал и бессмысленно смотрел в потолок. Потом поднялся, сходил в уборную, поплескался в душе и почувствовал себя человеком.
Вернувшись в комнату, он обнаружил Терезу сидящей на его разобранной кровати.
— Я думал, ты ушла.
— Нет, я внизу была, ужин готовила. Ты голоден?
Жак помотал головой. В себя он уже пришел, но есть все еще не хотелось.
— Нет, спасибо. Тебя проводить домой?
— Я бы предпочла остаться у тебя.
— Отлично, — Жак направился к комоду. — Я сейчас постелю тебе… — фразу он не закончил, пораженный действиями Терезы. Она подошла к нему и обняла со спины, уткнувшись лбом между лопаток.
— Я бы предпочла остаться у тебя, — повторила она. — С тобой. Совсем с тобой.
Жак медленно повернулся в ее объятиях, в неверии глядя на Терезу:
— Ты…
Однако договорить ему не дали. В следующий миг он уже упирался лопатками в комод, а Тереза обнимала его за шею, суматошно целуя губы, щеки, скулы. Ее глаза сверкали в полутьме — она то ли плакала, то ли смеялась.
— Глупенький. Любимый. Мой, — шептала она между поцелуями.
Жак обхватил ее лицо ладонями, отстраняя, нежно проводя пальцами по щекам, стирая пролившиеся-таки слезы.
— Я тебя люблю, — он прижался лбом к ее лбу. — Оставайся со мной.
— Хорошо, — она подняла глаза, ловя его взгляд. — Я так давно хотела к тебе прикоснуться. И ты тоже прикоснись ко мне.
Жак вновь огладил ее лицо ладонями, притянул к себе и поцеловал. Ее руки обхватили его за шею — нежно, ласково, застенчиво. Ни о чем больше не спрашивая — в этом не было необходимости, — Жак подтолкнул ее к кровати, в последний момент все же немного замешкавшись:
— Я не тороплю события?
Тереза звонко рассмеялась:
— Мы и так слишком долго ждали. Все идеально.
Она присела на краешек кровати, смущенная и раскрасневшаяся, принялась расшнуровывать жилетку.
— Позволь мне, — остановил ее Жак. Он вновь нежно поцеловал ее, затем его руки ловко пробежались по застежкам, и через миг Тереза лишилась жилета и юбки.
— Ты боишься?
К ее собственному удивлению, она ничуточки не боялась. Нервничала, но страха не было. А ведь она знала, что такое страх.
Покачав головой, Тереза поднялась и стала снимать рубашку:
— Нет. Я боюсь, что ты будешь мною разочарован.
— Как я могу быть разочарован? Моя любимая женщина ложится со мной в постель!
Робко улыбаясь и глядя на Жака, Тереза скинула рубашку, впрочем, тут же стыдливо прикрыв ею грудь. Жак перехватил ее руки, заставив разжать ладони и лишиться последнего препятствия между ними. Его пальцы уже исследовали ее плечи и груди, мягко поглаживая, трогая, лаская. Тереза вздрагивала, глубоко вздыхая и втягивая в себя воздух, а затем потянулась к Жаку, ныряя несмелыми ладошками под полы пушистого халата, проводя ими по плечам, поглаживая шею и ключицы.
В следующий миг они целовались, и в поцелуях прорвалось наконец все то нетерпение, вся страсть, сдерживаемая на протяжении долгого времени. Спиной упав на мягкий матрас и почувствовав тяжесть чужого тела сверху, Тереза не испугалась, а лишь задрожала в предвкушении. Жак был везде — он нашептывал на ухо ласковые слова, его руки гладили и ласкали все ее тело, губы целовали дрожащие холмики грудей. Когда его ладонь погладила ее по внутренней стороне бедра, Тереза послушно развела ноги шире, сама подаваясь вперед. Его пальцы нежной лаской коснулись ее, легонько массируя клитор, опускаясь ниже, погружаясь в глубь влажной плоти.
— Жак, я тебя люблю, — выдохнула Тереза. Дыхание срывалось, пальцы на ногах поджимались в предвкушении.
— Я тебя тоже, — Жак на миг замер, ловя ее взгляд. — Могу я?..
— Я хочу тебя, — твердо сказала Тереза. — Сейчас же.
Было неловко, немного больно, странно непривычно и до ужаса хорошо. Это оказалось безумно прекрасно — ощущать его вот так, всем телом, каждой клеточкой своего существа. Жак двигался рывками, неотрывно глядя на нее, пытаясь уловить в ее лице малейшие признаки боли или страха, но Тереза лишь довольно жмурилась и дышала все тяжелее. Поймав его сосредоточенный взгляд, она нашла в себе силы рассмеяться:
— Отпусти себя. Ну же, я не боюсь!
Слова возымели волшебное действие, движения стали более резкими, и спустя какое-то время мир вокруг взорвался, превращаясь в один огромный сгусток света.
Жак целовал лоб, щеки, скулы Терезы, гладил ее по волосам, шептал нежную чушь, прижимал к себе и пытался поверить, что все это — не сон:
— Тебе было хорошо?
В ответ Тереза лишь гортанно рассмеялась и, резко толкнув Жака, уселась на него сверху. Склонившись над ним, Тереза наградила любимого долгим поцелуем, сказавшим Жаку намного больше, чем все слова мира.
И какая разница, что в итоге все вышло не совсем так, как представлялось Жаку когда-то. Главное, как любит говорить его величество, это результат, а не способы его достижения.

Первый раз должен быть особенным, в этом Мафей был уверен со всей силой своего юношеского романтизма. Именно поэтому разговоры придворных дам о его достоинствах и состоятельности как любовника, грубые шутки паладинов или краткие и по существу советы от кузена и Кантора частенько выбивали его из колеи. Он смущался, тушевался, краснел и больше ему уже ничего не хотелось.
Оливия ворвалась в его жизнь ярким фейерверком. Она светилась, как летнее солнце. И этим же солнцем была пропитана высушенная трава на поле. Действительно, куда еще могла затащить его рыжая ведьма, если не в поля?
Со смехом они носились по скошенной траве, догоняли и вновь убегали друг от друга, пока, наконец, Оливия не толкнула Мафея в грудь и он не рухнул спиной в охапку сена. Рыжая ведьма, смеясь, упала на него сверху. И мир изменился.
Они долго и упоенно целовались, проглатывая смешки друг друга, сталкиваясь зубами и бестолково шаря по застежкам мафеевого колета. Вырвав крючки у горла с мясом, Мафей снял с себя мешающую тряпку и потянулся к завязкам на широком вороте рубашки Оливии. Шнурки ловко вынырнули из петелек, и рубашка сползла с левого плеча девушки, открывая взгляду грудь с темно-коричневым соском. Мафей потянулся, огладил оголившуюся часть тела ладонью, затем приподнялся и повторил путь своей ладони губами. Ее кожа была нежной, слегка солоноватой на вкус и одуряюще пахла корицей. Проведя носом в ложбинке между двух аппетитных холмиков, Мафей с удовольствием втянул в себя ее запах.
Они действовали немножко робко, несмело, но с пылкостью и страстью, присущей только юности. Поцелуи были суматошными, руки скользили по не такому уж и хрупкому, но нежному и податливому телу еще без уверенности, но уже – с огромным желанием не только получить, но и доставить удовольствие.
Ее пышные юбки постелили поверх колючего сена, и на них Мафей бережно уложил обнаженную девушку. Оливия раскраснелась, тяжело дышала, в ее распущенных рыжих волосах запутались соломинки. Она податливо выгибалась навстречу Мафею, доверчиво прижималась, готовая отдать ему всю себя и забрать всего его взамен. И от этого сносило крышу почти так же, как от первых, еще неловких, не приспособившихся движений. Девичье тело трепетало под ним, горело желанием, и этот жар передавался Мафею для того, чтобы в момент кульминации выплеснуться наружу горячим семенем и фонтаном силы, которая подхватила его и понесла.
Первый раз несомненно должен быть запоминающимся. А что запоминается лучше, чем твой первый полет?

Алиса не знает, когда впервые в ее хорошенькой головке появилась идея о короне. Наверное, еще в детстве, когда она увидела его высочество Интара – высокого, красивого, мужественного, – и вознамерилась стать его невестой. Да, наверняка все началось с обычной банальной девчачьей мечты о прекрасном принце. Которого потом не стало.
Ко двору его величества Шеллара III дамы рвались с особым усердием. Даже графине Монкар пришлось потолкаться локтями за место среди придворных дам. Детская мечта выйти замуж за прекрасного принца трансформировалась в желание быть красавицей при чудовище. Ну и что, что урод? Зато в короне. Да и потом, что такое для королевы – найти любовника по вкусу? Да никто ее и не осудит за такое – разве ж можно всерьез рассчитывать на верность и любовь к такому, как его величество?
Путь наверх Алиса пробивала всеми возможными способами. Интриговала, ложилась под полезных и не очень людей, пыталась вызнать всю подноготную его величества – что нравится, чем увлекается, как обратить на себя его внимание. При этом она не забывала снисходительно посматривать на прочих придворных дам. Особенно на Камиллу. Осознание того, что она благороднее, умнее, хитрее, красивее позволяло не стесняться в выборе методов. Ведь и цель у нее была соответствующей.
…Лежа под казначеем, она мысленно просчитывала возможности, которые ей представятся благодаря честно стащенной у него документации. Все это – старательно постанывая и если и морщась, то якобы не от боли и грубых толчков толстенького и коротенького стручка, который у него вместо члена, а от приносимого им неземного удовольствия. Будущая королева должна уметь держать лицо в любых ситуациях…
…Слава богам, что лекарь его величества любил в постели поиграть. Завязанные глаза и заведенные за голову руки позволяли ей минимизировать игру в удовольствие и изображать распятую на постели жертву. Впрочем, она нею и являлась – жертвой своих желаний, далеко не столь плотских и низменных, как у этого жалкого старика. Терпеливо выдерживая все извращения, она узнавала подробности о королевском здоровье и физических возможностях. В частности, ее очень волновал вопрос его возможного бесплодия. Ибо портить фигуру родами – то еще занятие, но придется пострадать во имя короны и королевства. Ее королевства…
…Несмотря на ее личные предубеждения, королевский шут оказался прекрасным любовником – заботливым, нежным и очень интересным. В постели с ним Алиса даже почти забывала о своих замыслах – она просто таяла под его руками, послушно выгибалась, раздвигала ноги, принимала его в себя, позволяла ему все и даже немного больше. Отрезвило ее выдохнутое им имя Терезы. Тогда Алиса вспомнила, зачем она здесь. И попыталась сыграть с ним в его же игру. Однако и здесь Жак выделился среди прочих ее любовников – боги знают, откуда, но он легко считал ее намерения, более того, он жестоко высмеял их, выставив ее прочь из своей постели. Невозможное, невероятное, непростительное унижение для той, которая намеревалась стать его королевой. Тогда Алиса решила ему мстить…
…Соблазнить дурашливого придворного мага не составляет труда. Уже после первой же встречи он начал есть с ее рук и был готов на все, что угодно. Даже на игру с запрещенной некромантией. Вот только к тому, что этот идиот по-крупному налажает и так легко попадется, Алиса была не готова. Как и к унизительному удалению ее от двора. Что этот король вообразил себе?!..
Наверное, где-то в тот момент она решила, что неплохо бы быть королевой. Но королевой единоличной. И тогда она идет к Хаббарду. Ведь исполнителей не обязательно посвящать в подробности уготованных им ролей. Всего-то и надо для этого, что вытерпеть в своей постели очередного жалкого неудачника.
Но корона того стоит.

Эль Драко любил все необычное. Такой уж он был парень – веселый, разбитной и жил одним днем, а день этот был у него вечным праздником. Две любви было в жизни молодого барда – гитара и женщины. И если гитара была единой спутницей на все времена, то женщины менялись, как перчатки. И при этом ни одна не уходила обиженной.
Когда во время гастролей в Лондре на него обратила свой взор несравненная мэтресса Морриган, Эль Драко пришел в бурный восторг. Какая женщина! В ней чувствовалась сила – не та, магическая, а некий внутренний стержень, самодостаточность и четкое осознание того, чего она хочет. Здесь не будет слез и признаний – а только взаимное удовольствие и воспоминания о шикарно проведенном времени.
За строгими черными платьями придворного мага скрывалось роскошное тело зрелой женщины. Опытной и уверенной в себе и своей привлекательности, что заводило не меньше, а то и больше, чем осознание того, кто согласился быть с ним. Когда же прекрасная женщина в его объятиях в одночасье превратилась в не менее прекрасного демона... Сказать, что страсть вспыхнула с новой силой – не сказать ничего. Эль Драко заворожено любовался обнаженным и прекрасным в своей наготе, в своем естественном состоянии мощным демоническим телом. Он оглаживал крепкие груди, покрытые мелкими, теплыми наощупь чешуйками. Прослеживал линию гребня, проходящего через весь позвоночник, целуя и уделяя внимание каждому острому, но очень чувствительному гребешку.
Целоваться с демоном было диковинным удовольствием – непривычно-шершавые губы, острые зубы, до крови прикусывающие жаждущие губы любовника, и длинный и юркий язык. А уж что прекрасная демонесса вытворяла этим языком!
Мощные ноги крепко обхватывали его талию, побуждая двигаться еще быстрее, еще резче, еще иступленнее. В ярких глазах огонь желания смешивался с пламенем потусторонней сущности, и это заводило еще больше. Когда же сильным рывком Морриган перевернула Эль Драко, крепко прижав его руки к кровати и оседлав бедра, мир вокруг взорвался наслаждением. И второй раунд начался сразу же, без перерыва. Да и как можно оставаться равнодушным, если всю ночь рядом с тобой такое прекрасное в своей потусторонней красоте существо? Ведь Эль Драко так любил все необычное.

Во всех книгах написано, что первый мужчина в жизни каждой девушки должен быть особенным. Он должен быть любимым, прекрасным, самым лучшим и самым дорогим. Эльвира со всей наивностью своего нежного возраста беззаветно верила в это. Как и в то, что ее первый раз будет необычайным и незабываемым.
Что ж, забыть его она точно не смогла.
Эльвира сидела перед зеркалом, задумчиво расчесывая свои длинные пепельные волосы в тот момент, когда дверь без стука распахнулась и в комнату широким решительным шагом вошла маменька. За ней следом семенил высокий и худой мужчина, не лишенный приятной наружности даже несмотря на глупые усики, нависшие над верхней губой.
– Эльвира, познакомься, – пророкотала маменька, – это господин Гийом. С сегодняшнего дня он будет твоим наставником в постельных науках.
– Мадемуазель Эльвира, – он склонился к ее руке, оставляя на ней мокрый след от поцелуя. Эльвиру мысленно передернуло от отвращения, в то время как его темные глаза маслянисто заблестели, жадно изучая ее бюст под корсажем платья. – Я уверен, мы с вами найдем общий язык.
– Мама, что это? – наконец отмерла Эльвира, вырывая руку из крепкой хватки новоявленного наставника. – Я не... Это недопустимо!
– Эльвира, мне вновь провести с тобой беседу о послушании? Девочка моя, я отдаю тебе все, лишь бы вывести в свет достойной женщиной. И ты еще поблагодаришь меня, когда станешь королевой. А сейчас – готовься, – с этими словами мать развернулась и направилась к выходу.
– Но, мама!.. – Эльвира попыталась проскочить мимо господина Гийома, но он перехватил ее за талию и прижал к себе.
– Никаких но! Будущая королева должна уметь доставлять своему мужу удовольствие, – припечатала мать.
Звук захлопывающейся двери как будто разделил всю ее жизнь на две части – до этого невероятного безумия и после него.
– Не бойтесь, мадмуазель, – с позволения сказать, наставник поудобнее устроил свои руки на ее талии. – Это не страшно, а весьма и весьма приятно.
– Я не боюсь, – только и смогла выдохнуть Эльвира, прежде чем ее начали целовать.
Целоваться Эльвира умела – не раз и не два сбегали они с девчонками из школы, чтобы на тенистых аллеях городского парка встречаться с мальчишками из магического училища. Целоваться Эльвира любила. Но не в этот раз. Слишком резким был переход от абсолютного шока и осознания очередной маминой причуды к жадным рукам на ее теле, уже теребящим шнуровку корсажа.
Господин Гийом оторвался от нее:
– Запомните, милая моя, самое главное в супружеском долге – доставить удовольствие мужчине. Вы обязаны подчиняться ему беспрекословно, удовлетворять все его желания, а в идеале – научиться заранее их предугадывать, – одновременно с этим его пальцы быстро и ловко расшнуровывали атласные ленты на корсаже. – Основное, что вы должны вынести из нашего с вами первого урока – это понимание природы самого процесса совокупления. Кроме того, вам необходимо прочувствовать, что такое мужчина.
И пока Эльвира пыталась хоть как-то соотнести происходящее с реальностью, ее верхнее платье плавно перекочевало в кресло. В то самое кресло, из которого она какие-то минуты назад встала. На нее напал какой-то ступор, сознание разделилось надвое. На физическом уровне она ощущала мир вокруг себя – щекочущий пятки ворс ковра, тяжелую волну волос, хлынувшую по спине после удаления шпильки, прохладный воздух, ласкающий оголенную грудь, и руки господина Гийома на своем теле. Тогда как мозг отказывался воспринимать происходящее. Сознание ее отстранилось от тела, оценивая все происходящее как бы со стороны.
– У вас очень красивое тело, это плюс. Мужчины будут хотеть вас всегда. Однако вы не должны стоять так неподвижно. Поднимите руки. Обнимите меня. Помогите мне снять колет и рубашку.
Словно сомнамбула, Эльвира беспрекословно подчинялась его словам, механически повторяя каждое действие. Ей казалось, что все происходящее нереально, что оно происходит где-то не здесь и уж явно не с ней. Не могло такого с ней происходить.
Обнаженное тело наставника было очень бледным и худым. Впалую грудь покрывала густая поросль русых волос, спускающаяся к низу живота узкой дорожкой. Туда, где ярким от прилитой крови пятном выделялось его мужское естество. Смотреть на это было отчего-то противно. Однако Эльвира послушно гладила руками его плечи и грудь, крепко зажмуривалась, когда приходилось спускаться к животу и случайными прикосновениями задевать вздыбленный орган.
– Вот так, молодец, хорошая девочка, – нашептывал господин Гийом, подталкивая ее в сторону кровати. – А теперь ложись и раздвигай ножки.
Он лег на нее сверху, придавливая тяжестью к матрасу. Эльвире стало трудно дышать. Его пальцы принялись чертить на ее животе концентрические круги и спирали, постепенно спускаясь все ниже и ниже, пока не достигли лобка. Эльвира инстинктивно попыталась сжать ноги, но ей не дали:
– Вот так, не сопротивляйся. Пусти меня внутрь, и нам с тобою будет хорошо, – он нашептывал ей на ухо какие-то слова, его пальцы же пробирались все глубже, усиливая дискомфорт и общую неловкость ситуации.
Внезапно наставник подался вверх и втянул ее в долгий поцелуй. А в следующий миг Эльвире стало очень больно – он вошел внутрь резко и сразу же начал вбиваться в нее, как сумасшедший. Вывернувшись из поцелуя, Эльвира откинула голову, глотая воздух пополам со слезами, содрогаясь от тяжелых толчков. Физическая боль привела ее в чувство, вновь объединяя тело и разум. От этого пытка, которой подвергалось ее тело, стала еще нестерпимей, и теперь стало невозможным абстрагироваться от ввинчивающегося в уши:
– Хорошо, ну же, девочка, давай, разведи шире ножки!
Эльвира не могла сказать, сколько это продолжалось. Минуты тянулись годами, а года складывались в десятилетия. Господин Гийом, тяжело дыша, с силой вбивался в ее тело, между ног было мокро и больно. О том, что она плачет, Эльвира поняла лишь когда с трудом раскрыла мокрые ресницы. Тогда она зажмурилась и лежала так – молча и безучастно, до самого конца пытки. Когда же он, тяжело содрогаясь в оргазменных судорогах, кончил и повалился рядом с ней, Эльвира открыла глаза и посмотрела в его лицо. Запоминать этого первого мужчину ей не хотелось.
Кое-как выбравшись из-под мужских рук, Эльвира направилась в ванную, не озаботившись даже набрасыванием на голое тело халата.
– Урок на сегодня окончен, – лениво донеслось ей вслед. – Мы продолжим, когда у тебя все немного подживет.
Этим же вечером за ужином господин Гийом рассказывал маменьке, что Эльвира – весьма способная девочка. Маменька удовлетворенно кивала и, глядя на дочь суровым взглядом, вновь и вновь повторяла, чтоб она во всем слушалась своего наставника. Эльвира же сидела, уткнувшись в тарелку, не решаясь поднять глаза на мать и уж тем более – на господина Гийома.
– Так просто королевами не становятся, – припечатала мать, прежде чем приказать слугам подавать десерт.